До отправления поезда полтора часа. Сижу в интеренет-кафешке и лихорадочно печатаю сообщения, заодним просматривая скопившуюся почту. Десятого января - встречай меня ЕБУРГ!!!

Распад и в жизни новый поворот.
Азарт толкает в спину. Страшно?.
За каждым днем все чудится. Вот-вот
Вернется…Двери нараспашку…
Ответ придет – как приговор суда.
Другой она отныне стала.

Ей – горизонтов новых суета,
Ему – лишь горстка пепла и усталость.

Жила-была медная плевательница. Странно конечно, что вот так все начинается, но не всем же рождаться животными или людьми! Ну так вот, едва появилась плевательница на свет, как ее тут же отвезли на склад, а оттуда в магазин. Люди натирали, хвалили и выставляли ее на самое видное место, а те кто приходил в магазин рассматривали и обсуждали ее дизайн, красивые отливки и полезность. От всех этих слов, медь из которой была отлита наша героиня, гордо сияла соперничая блеском даже с золоченными ручками на дверях. Особенно она гордилась собой в тот день когда ее купили и повезли к месту ее новой работы. Красивая, важная, уверенная в себе она заняла положенное место рядом со столом начальника. А на следующий день... в нее плюнули! Красотка поморщилась, но стерпела. Тем более, что к вечеру служащий тщательно вымыл ее. Но на следующий день все повторилось!
Плевательница недоумевала, возмущалась и пару раз даже опрокидывалась, не желая терпеть унизительную процедуру которой подвергал ее работодатель. Но вы, ее бунта никто не замечал. Месяц за месяцем, она тоскливо выносила ежедневные издевательства и лишь тускнела от подобного обращения. А потом стал еще хуже. Ее выставили вон из кабинета и поставили в коридоре. Издевательства и унижения которые она терпела выросли пропорционально количеству тех, кто приходил в приемную! От горя, бедняжка сникла и едва представилась возможность - подвернула ногу, надеясь заработать отдых. Увы, вместо отдыха ее попросту выкинули на грязную помойку! самане своя, она взирала на своих соседей - очистки, сломанные детали, осколки посуды, крыс и все больше зеленела с горя. Чудо случилось в один из дней, когда она тихо мечтала о смерти. На помойке появились дети. Они выкопали ее и радостные унесли свою находку в свое убежище. Чего здесь только не было! Сломанные часы, мягкие игрушки, стеклянные шарики, разобранная железная дорога, два ярких надутых дельфина и один спущенный мяч, кукольные украшения и шкатулка в которой хранились самые ценные сокровища. Все вместе они играли в несметные богатства, сокровища драконов, клады и разбойничью добычу. Их рассматривали, перекладывали, иногда с гордостью демонстрировали называя чудными именами. Так плевательница узнала что она "лампа с джином", "грааль", "кубок", "жертвенник", "светильник". Ее то пытались наполнить водой, то насыпали внутрь камушки,а то и вовсе разводили огонь.
Плевательнице нравилось чувствовать себя значимой и она стала постепенно забывать о том унизительном предназначении, на которое ее обрек создатель. Теперь она снова сияла, радуя детские глаза блеском старой меди.
Но однажды они не вернулись. Все вещи находившиеся в убежище с тоской и надеждой ждали появления детей. Дни текли один за другим и слои пыли один за другим покрывали забытые "сокровища". Темнота не пропускала ни луча света и, лишь по визитам мышей они могли судить о проходящем времени.
А однажды их нашли.
- Это наши сокровища! Помнишь?
- Конечно! Забавно, их никто не выкинул?
Пыль поднималась от ботинок. Мальчики выросли и им приходилось наклоняться, чтобы не биться головой об потолок. Под ногой звякнула и перекатилась медная стойка.
- Смотри, эта плевательница - наша "волшебная лампа". Ну и рухлядь... Зеленая вся от времени.
- Да. Апчхи! У меня кажется начинается аллергия на пыль. Апчхи! Пошли на верх.
А на следующий день их выкинули и лежа в куче мусора, что увозил из города грузовик, она все думала о том, что теперь всем действительно на нее наплевать.

Жизнь под знаком увядания.
Что любимый-то разлука.
Распинает расстояние,
На кресте прощанья руки.
И терновою травою,
Награждает время память.
Чтобы ранить нас с тобою,
На пути капканы ставит.
Знак несчастья - голос вьюги,
Ад замерзший и восставший.
Нет спасения, нету друга.
Отвергает друг вчерашний.
Зрак горящий в поднебесье
Адамант луны холеной.
Режет на обрывки песню,
Приложив свой серп каленый.
И когда, отведав боли,
Смерти бросимся в объятья.
Песнь прощанья нам исполнит,
Хор одетый в волчье платье.

(все персонажи и события вымышлены, короче это подстава!)

С утра скрутило так, что ни пошевельнуться, ни рукой махнуть он не мог. Штаны, выдумка садиста, не хотели сами натягиваться на ноги, а согнуться в нужный ракурс у Манишина не получалось. Использовав две из трех положенных по обычаю попыток совладать со своим здоровьем, он лег обратно и уплыл в сон.
Через два часа ответственная часть его организма напомнила ему об субординации. Пришлось заворачиваться в одеяло и брести до телефона - сообщать на работу о недуге. Начальника как всегда не было на месте и несчастный болящий долго стоял, поджимая пальцы мерзнущих на холодном линолеуме ног. В длинных гудках, сочащихся из трубки в ухо, было что-то издевательское. Манишин представил себе свой отдел и разрывающийся телефон, а вокруг него бурную деятельность сотрудников, не обращающих внимания на потуги сослуживца. Им не было дело до холодного пола, до мерзнущего коллеги, до его мук. У все же был обычный рабочий день, и только его Манишина, угораздило заболеть так не вовремя.
Бросив трубку, больной отправился в комнату - утепляться. Вызвонить начальство - стало делом принципа. Потом можно будет вызвать врача, лечь обратно и, включив телевизор, углубиться в просмотр дневных программ. Болеть он будет долго и со вкусом. Мази, грелки, чай и друг всего человечества - телевизор. Останется лишь пожалеть что, за неимением жены, капризы придется утолять самому.
В комнате у дивана нашлись тапки и носки, но едва он наклонился, чтобы подобрать их, предательская стрела боли воткнулась в поясницу, и ему пришлось опуститься на четвереньки. Так ему было гораздо удобнее. Носки теперь удалось надеть с первого раза, но вот встать...
Плюнув на приличия, Манишин "крабиком" дополз до телефона и вызвонил врача. Потом он снова повторил попытку вызвонить начальство и получив разрешение болеть уполз на диван поднимать настроение передачей о вкусной и здоровой пище.
К приходу врача его немного отпустило. Забег на кухню был почти безболезненным. Но после трех часов ничего не деланья, тогда как в офисе его бы сейчас завалили работой заставил его сделаться актером. Манишину выписали больничный и он остался дома до понедельника.
В следующий понедельник несмотря на сносное самочувствие Манишин симулировал новый приступ, и его выздоровление снова отложили на неделю. Главное было громко кряхтеть, ныть и перекашиваться в пояснице. Врачи верили, выписывали мази и обезболивающие.А в автобусе ему уступили место! Сгорбленный больной вид обеспечил ему покупки в магазине вне очереди, а всегда злая кассирша постыдилась обсчитать его по привычке. Дома снова были сериалы, горячий чай, телефонные разговоры, визиты друзей.
Такая жизнь нравилась Манишину, и он разыгрывал свой спектакль много раз. Человеческое соучастие так хорошо кормило его! Барышни смотрели сочувственно, студенты уступали место в транспорте, бабульки-соседки то и дело наведывались с гостинцами. Лишь сослуживцы и шеф не были в восторге от его отсутствия, но и им приходилось считаться с Трудовым Кодексом, защищавшим права таких обездоленных людей, как Манишин. Жизнь была милостива к страдающему "ревматизмом" пациенту.
Манишин втайне гордился тем, как хорошо отработаны его главные козыри. Бесплатные массажи так и не заставили его разогнуться, и теперь он ходил в этаком полуприседе. Оханье и аханье, непереносимое страдание на лице и больные глаза вводили в заблуждение всех, и больной уходил под жалостливые взгляды врачей и медсестер. Да, за такую игру - ему стоило номиноваться на Оскар!
Однако счастье не может продолжаться долго. В один из дней, когда Манишин сидел у врача, в комнату заглянула ГлавЗавОтделения. Окинув взглядом больного, она подошла к столу и вытянула из под локтя терапевта медкарту. Взгляд неумолимо пробежал по истории болезни и коршуном рухнул на Манишина.
- Вот что. Думаю, раз уж это неизлечимый случай, то нужно подавать на инвалидность. Ревматоидный артрит, остеохондроз, остеоартроз, радикулит - тут на десятерых болезней хватит. автра отправим ваши документы на рассмотрение комиссии, и больше вам приходить не понадобится.
-Как? Что? - Манишину это не понравилось. - А как же работа?
- Работать вам больше не понадобится. Завтра отправим ваши документы на рассмотрение комиссии, и больше вам приходить не понадобится.О вас позаботится государство, - сообщила она, улыбаясь словно древний деревянный идол.
Как государство заботится о тех, кто обездолен, Манишин знал. А еще он знал, что если кто-то поставит на тебе крест, то и остальные примутся браковать тебя. Старушки может еще будут сочувствовать ему, а вот барышни и студенты...
- Нет. Не надо. Может просто какое-нибудь еще лечение? Ну там что-то особенное...- в голосе была дрожь. - Может народные средства попробовать?
- Пробуйте, - прозвучало словно вынесение приговора.- Но бюллетень закроем завтра.
Манихин был убит. На следующий день он явился на работу и принял свою судьбу. Сделать что-то с отечественной медициной он был бессилен.

Всю ночь не спал. С часу ночи и до пол-шестого. Сегодня мне стукнуло уже 30! Жизнь постепенно налаживается, хотя не забывает подкидывать трудностей, чтобы не было мучительно стыдно за прожитые годы.
Когда-то я думал что 20-ть это много. Но пришли мои двадцать и я отодвинул планку чуть подальше. Я думал - тридцать это много. Но сегодня я снова отодвинул старость подальше. Я могу многое! А мудрость, сила и опыт помогают мне крепко держаться на ногах.

Мне не нужно взглядов. Не нужно движений. Не нужно слов. Не нужно ничего, чтобы знать, что оно за спиной. Оно стоит там, справа за спинкой стула и скалится мне гадкой ухмылкой «веселого роджера». Если чуть скосить глаза, то становится виден край ее одеяния. Выцветший до серого край мантии или платья покачивается от легкого сквозняка. Кажется, что он вот-вот коснется локтя. Даже от предчувствия этого мимолетного прикосновения становится зябко.

Мне страшно. Часы слева тоже испуганно примолкли. Им, со стены видна вся комната и они могут видеть его целиком. Все, полностью! Без остатка! Улыбку, руки с длинными полупрозрачными пальцами опускающиеся на спинку стула, волосы дохлыми змеями обрамляющие липкий ярко намалеванный рот.

Оно наклоняется надо мной, обнимает, прижимается словно ластясь. Серые без зрачка глаза заглядывают мне в душу. Руки с острыми ногтями погружаются внутрь меня, стремясь туда, где испуганной птицей бьется в оковах груди мое сердце…

Нет, уходи! Уходи! Кричите, шумите, дайте мне руку, скажите что ни будь! Хоть что! Обругайте! Помогите! Не отдавайте меня ему…

Страшно. Темно. Больно. Пусто. Все равно…

"Вы" - затерто в веках,

"Вы" - серьезно и строго.

Имена как насмешка. Фамилии - прах.

Кто смеялся детьми над фамилией Гоголь,

Тех теперь именуют банкир, олигарх.

Им на "Ты" все вокруг, и пресуют за "бабки",

Отпечатки их ног на больших площадях.

"Вы" - затерто до дыр,

"Вы" - костюм и укладка.

"Вы" для встреч и приемов.

...

Остальное на "Ты".

И так бывает! Нет, не сбудется...

И будет лес других встречать.

А ты останешься.

С судьбой не судятся,

Да и зачем, о чем? Начать

Ты можешь заново,

Мечтать, загадывать.

И все расписывать себе на год.

Приходит день и час загаданный,

А ты не смог. Что ж, не везет...

И так бывает. Нет, не сбудется...

Только лишь то цену имеет,

что отберу у судьбы.

Пусть от потерь сердце немеет,

Руки до дрожи слабы.

Снова в руках меч пламенеет,

Слышится зов трубы.

Только лишь то цену имеет,

что отберу у судьбы!



Только лишь то цену имеет,

что отберу у судьбы.

Передо мной боги робеют,

Так же как их рабы.

Вряд ли жалеть кто-то посмеет,

Рок и Удача слепы.

Только лишь то цену имеет,

что отберу у судьбы.